Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 50

Бальдер оглянулся. Девушки на прежнем месте не было. Он с беспокойством повернулся к поезду и сейчас же увидел ее: из темного квадрата вагонного окна она смотрела на него своим долгим непроницаемым взглядом.

Как бы против воли он вошел в вагон. Школьница сидела одна в небольшом, крайнем купе. Жалюзи, поднятые до половины, обитые кожей сиденья, одно против другого, и царивший в вагоне полумрак создавали впечатление, что он очутился в каюте трансатлантического лайнера.

Ирене спокойно повернула голову. Какая-то сила сверкающей волной взметнула Бальдера в заоблачную высь. Встревоженный, он сел против нее, но взгляд девушки так быстро испепелил его волю, что он забыл обо всех приличиях, нагнулся к юной попутчице и, взяв ее за подбородок, воскликнул:

— Какое чудесное приключение, дитя мое!

К счастью, других пассажиров рядом с ними не было, и она, вместо того чтобы уклониться от его ласки, улыбнулась ему. Ее доверчивость казалась безграничной.

Бальдер сел с ней рядом, взял ее за руку и, глядя ей в глаза с бесконечной нежностью, спросил:

— Далеко едете?

— В Тигре.

— О, я провожу вас… конечно же, провожу, — и, не в силах сдержаться, оправдывая себя «чистотой намерений», принялся ласкать ее локоны, падавшие на плечи.

Вдруг заскрипели вагонные тележки, усилилась дрожь моторов, качнулись на сиденьях пассажиры, в окно ворвался свежий воздух, и в купе посветлело — поезд вышел из-под сводов вокзала в солнечное сиянье.

Стремительный перестук колес умножал эйфорию и упоение Бальдера.

Мелькали мосты, семафоры, грохотали на стрелках колеса, несколько мгновений от поезда не отставал паровоз на соседнем пути, раздалась вширь желтая полоса насыпи у пакгаузов, тотчас исчезнувших за вереницами серых товарных вагонов. Мимо понеслись красные или залитые гудроном двухскатные крыши. Зеленый край насыпи описывал дугу рядом с рельсами, поднимаясь все выше и выше. Ветер врывался в окно, мелькнул путепровод, и за бугристым берегом открылась медно-красная гладь реки. Вдали белели треугольные паруса. Внезапно медная лента прервалась зеленой полосой — проехали аллею, проходившую перпендикулярно к реке.

У Бальдера было такое ощущение, будто он преступил границы реального мира. Теперь он двигался в ином пространстве, где возможен и разумен любой поступок. Здесь разрешается подойти к незнакомой девушке и взять ее за подбородок — что может быть нелепее! — и она не сочтет это неуважительным, а у тебя самого не возникнет при этом никаких сластолюбивых помыслов.

Они разговаривали, но слова их тонули в апокалипсическом грохоте решетчатых железных мостов, через которые проносился поезд. Зеленые купы высоких деревьев отражались в зрачках Ирене. Казалось, поезд стремительно скользит на невиданной высоте. Внизу, в просветах между деревьями, они различали коричневые квадраты теннисных кортов, на повороте показалась и тут же исчезла кавалькада, а река вдали казалась полоской меди, гофрированной по прихоти ветра.

— О, если бы жизнь всегда была такой, всегда такой! — воскликнул Бальдер, сжимая руки девушки. — Сколько вам лет, дитя мое?

— Шестнадцать.

Оба замолчали, озадаченные собственным счастьем.

Мчавшийся поезд заражал их своей стремительностью и мощью, и слова им были не нужны. Стайка птиц поднялась с насыпи и полетела рядом, над самой землей; поливали из шланга баскетбольную площадку; вилась проселочная дорога меж зеленых деревьев с кривыми черными стволами. Ирене и Бальдер улыбались. Откуда-то неожиданно вынырнула улица предместья, и мощенную камнем дорогу закрыли серые глыбы брандмауэров, проносившиеся в двух метрах от окон поезда. Открывались дворы, провисшие под тяжестью белья веревки, служанки с голыми руками, мывшие окна.

Впоследствии он скажет:

— Я сидел рядом с Ирене, ощущая удивительный покой, будто знал ее еще в той, другой жизни.

Эстанислао не помнил, о чем они говорили во время поездки, которая продолжалась полчаса. Впрочем, ему было неважно, что именно они говорили. Подлинное его счастье заключалось в самом присутствии этого удивительного существа, пробуждавшего в нем ощущение красоты, которое оживило его иссушенную душу. Ирене пребывала все в том же восторженном самозабвении и глядела на него так бесхитростно и наивно, что его пробирала дрожь, и он лишь повторял:

— О, сестричка, моя, сестричка!

Поезд остановился; глянув в окно, они увидели улицу и два ряда кривых деревьев. Торговка фруктами сидела возле своих корзин, уткнув нос в раскрытую газету; улицу перешла дама в розовом платье; в кафе на углу несколько мужчин под тентом, за желтыми металлическими столиками, пили пиво.

Свисток. Поезд тронулся и пошел, рывками наращивая скорость, косые улицы исчезли, сменившись безлюдьем глухих задних стен. Уходил в небо красный газогенератор, опоясанный балюстрадой; здесь была рабочая окраина пригородного поселка — небольшие домики вокруг высоких труб с металлическими лестницами. Поезд быстро бежал по рельсам, и проносившиеся мимо картины сменяли друг друга, как страницы быстро листаемой книги. Мелькали задние дворы с пышными смоковницами, за проволочным ограждением ватага ребятишек бежала к костру, горький дым его стлался далеко по земле.

За кожевенным заводом, под навесом которого виднелись рамы и натянутые на них кожи, протекал грязный ручей Медрано. Булыжные мостовые сменились асфальтированными дорогами, затем появились полоски свободной земли; резко расширилось, заполонив равнину, зеленое поле. В синеве неба у горизонта торчали три высоченные колокольни с пирамидальными просветами наверху.