Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 48

По мере того как Бальдер говорил, в нем росла и росла странная потребность насмехаться над собой и над теми, кто его слушал. Когда он произнес: «перед богом и людьми», его внутренний голос прошептал ему: «Бессовестный, ты же не на подмостках». Бальдер, не слушая его, продолжал:

— Что у вас за жизнь, сеньора! Будьте же благоразумны. Ирене любит меня. Я постоянно думаю о ней. О, если б вы знали, как мы познакомились! И вот теперь я говорю вам о моей любви и мне кажется, что вы меня понимаете, что вы осознаете все благородство моих чувств и вы их одобряете… да-да, сеньора… вы их одобряете и лишь из самолюбия, из предрассудка говорите мне «нет», тогда как ваше сердце говорит мне: «Да… да… будьте счастливы с женщиной, которую так горячо любите. Будьте счастливы, сын мой!»

Произнося эту речь, Бальдер думал: «Чем глупее я им покажусь, тем лучше».

К тому же вдова подполковника, возможно, замечала, что в ее собеседнике сменяют друг друга искренний человек и комедиант, потому что она покачала головой и, нервно теребя фиолетовую бахрому шали, сказала:

— Все, что вы говорите, — очень мило, только вам нужно сначала стать свободным человеком. То, что вы предлагаете, — неприемлемо. Вы хотите жить с женой и ходить в женихах. Нет, нет и нет.

— А если я разведусь?

— Это другое дело. Не знаю. Надо будет подумать. Впрочем, нет. Нет. Моя дочь не может выйти замуж за разведенного. Пересудов не оберешься. Да я вовсе и не тороплюсь выдать моих дочерей замуж. Им хорошо в родном доме, рядом с матерью. А вы продолжаете жить с вашей женой?

— Нет, я уже говорил вам, что расстался с ней. Мы друг друга не понимаем. И, что самое страшное, никогда не поймем.

— Почему же не разойтись раз и навсегда? Бог ты мой! Я с моим характером и десяти минут но прожила бы с человеком, который мне не по душе.

— Да, лучше всего развестись. Я собираюсь в скором времени возбудить дело о разводе.

Разговор становился вялым. Не таким ярким стало сияние дня в патио. Бальдер почувствовал прохладу, он по-прежнему оставался на ногах. Дважды отказался сесть. Ему казалось, что, двигаясь, он лучше владеет собой. Ирене молчала. Скрестив руки и прислонившись к пианино, смотрела на Бальдера долгим кошачьим взглядом. Другая молодая женщина, стоявшая рядом, пошепталась с ней и вдруг сказала:

— Может, Ирене сыграла бы нам что-нибудь?

— Нет, нет, не надо играть, — возразила хозяйка. — Уже поздно.

— Так как же, сеньора… ваше последнее слово…

— Нет, решительно и бесповоротно — нет. Пока вы не свободны, о продолжении знакомства с Ирене не может быть и речи. К тому же она еще очень молода… ей надо учиться…

— А разве, встречаясь со мной, она не может учиться?

— Пусть сначала закончит курс. А там посмотрим.

Молодая женщина разразилась восклицаниями в стиле дешевой кинодрамы:

— Каким счастливым будет тот день, когда они поженятся! Я уже вижу, как Ирене в подвенечном платье входит с ним об руку в церковь.

Бальдер усмехнулся про себя: «Да она просто дура. Ей и невдомек, что она предлагает совершить святотатство. Церковь не признает развода, смотри каноны пятый, шестой и восьмой Тридентского собора». А вслух сказал:

— Церковь не признает развода, сеньора. Единственное разделение супругов, допускаемое каноническим правом, — quatthorum et abitationes, то есть разделение комнат внутри дома…

Ирене впилась кошачьим взглядом в зрачки Бальдера, будто бы хотела сказать: «Этому бессовестному мало того, что он просит моей руки, будучи женат, он еще возмущается даже мыслью о церковном браке. Ничего, он у нас еще попляшет».

— Это все поповские штучки, — решительно заявила молодая женщина.

— Моя дочь выйдет не за того, кого им будет угодно одобрить, а за того, кого я для нее выберу сама.

— Священники проповедуют одно, а сами делают совсем другое.

— Мне-то вы о них не рассказывайте, я знавала всяких капелланов в полку, им только и не хватало, что… Покойный муж рассказывал мне об этом…

Разговор принимал семейный характер. Вдова все настаивала, чтобы Бальдер сел. А Эстанислао как будто впитывал в себя сумрак, опускавшийся на патио. Он достиг опасной высоты. И понимал, что надо уйти, не получив определенного ответа. Они недалекие люди. Его, скорей всего, приняли за дурака. Он частенько производил именно такое впечатление на тех, кому не под силу было уяснить себе его недоверчивую натуру. И он взялся за плащ:

— Сеньора, позвольте мне удалиться. Очень рад был с вами познакомиться. Я горжусь тем, что у женщины, которую я люблю, такая безупречная мать. Сомнения ваши мне понятны, и меня они не обескураживают. Когда вы узнаете меня по-настоящему, вы меня полюбите, и тогда я буду счастлив назвать вас мамой. Сеньора, с нынешнего дня я буду вашим покорнейшим слугой. Ваше слово для меня теперь закон.

Вдова протянула ему руку, взволнованно пробормотав: «К вашим услугам, кабальеро», и Бальдер покинул гостиную. Его провожала Ирене, а Зулема осталась, и девушка, беря его под руку, говорила:

— Ну вот, видишь? Мама очень добрая. Я боялась, что она с тобой обойдется круто, но ты произвел на нее хорошее впечатление. Я все понимаю, дорогой. Потерпи немного. Мы будем счастливы, очень счастливы. Вот увидишь.

От нее словно исходил жар, воспламенявший его.

Окончательно побежденный, Бальдер пробормотал:

— Не знаю, чего я достиг. Единственное… единственная моя правда в том, что я тебя люблю…

— О да, я знаю… я знаю…