Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 55

— Это мама… Она ждала меня. Получилось так, что мне нужно было дать урок музыки одной замужней женщине, моей подруге, и я задержалась.

Эстанислао удивленно посмотрел на нее — что это за дружба у шестнадцатилетней девчонки с «одной замужней женщиной»! — однако значения этому не придал. Заметил только:

— Значит, вы уже зарабатываете уроками?..

— Нет… у меня несколько учеников… но денег я не беру… Они приходят ко мне, потому что у меня есть пианино.

Такое великодушие представилось ему лишь легким штрихом, характеризующим высокие качества ее души.

— Вы очень добры, — сказал он и задумчиво посмотрел на нее.

Трамвай карабкался вверх. Назад уплывала серебристо-зеленая роща. По узкой поперечной улице шел автобус, а за поворотом открылась площадь с пышными газонами; на скамейках, залитых солнцем, болтали служанки. Сразу за площадью потянулись витрины магазинчиков.

Свежий ветерок завивал локоны Ирене вокруг шеи. Солнце жгло стены домов, отделанных под гранит, кое-где виднелись черные мраморные дощечки с выгравированными золотом названиями дорогих пансионов.

Он говорил с ней тихим голосом. Она, чтобы лучше слышать, обращала к нему лицо и кивала головой; когда Бальдер посмотрел в окно, он увидел слуг в черных брюках и белых куртках у подъездов четырехэтажных домов. Спросил, далеко ли ехать. Она ответила, что до Кангальо, 1500, и Бальдера подхватила исходившая от нее теплая волна, а от взгляда ее лучистых золотисто-зеленых глаз у него прервалось дыхание.

Трамвай, мотаясь на стрелках, повернул на Ареналес и поехал по Талькауано. У тротуаров впритык стояли легковые автомобили.

У дверей роскошных магазинов — прислоненные к стене велосипеды. Внутри гаражей — шоферы, одетые наподобие грумов. Трамвай шел мимо рынка, по обе стороны улицы тянулись темно-зеленые ряды арок, чугунные решетки. Пахло прелыми овощами, над лошадьми зеленщиц вились мухи, и Бальдер, не зная, о чем говорить, спросил Ирене о ее семье.

— Папа умер…

— О! — воскликнул он, пытаясь изобразить сочувствие, но на самом деле это известие его почему-то обрадовало.

— Да, он был подполковником. Уже четыре года как умер.

— Есть братья или сестры?..

— Да, два брата и сестра.

— Вы с ними ладите?..

— Да…

— У вас был жених?..

— Да…

— О, был жених!..

— Да, но с ним все кончено… Лучше б о нем забыть совсем, да вот не забывается.

Он сказал наобум еще несколько фраз, которые, но его мнению, выражали житейскую мудрость, а на самом деле являли собой избитые истины, общие места; добавил еще, что «клин клином вышибают», а когда поднял голову, увидел над деревьями, обрамлявшими площадь, грязно-серое здание театра «Колон». Солнце било в его фасад россыпью лучей, а рядом, под сенью Дворца Правосудия, на высоких ступеньках меж тяжелых, в карфагенском стиле колонн, о чем-то беседовали, собираясь в группы, безупречно одетые мужчины с тростью в одной руке и записной книжкой — в другой.

Улица сузилась, трамвай шел у самого тротуара, до витрин можно было дотянуться рукой; на углах дожидались трамвая пассажиры.

Ирене как будто не испытывала никакого смущения — Бальдер даже готов был поклясться, что где-то в глубине устремленных на него глаз затаилась лукавая усмешка. Та волшебная атмосфера, которой оба они дышали в день первой встречи, улетучилась. Бальдер с грустью заметил, что Ирене кажется ему какой-то чужой, и утешил себя горькой мыслью — он вроде оловянного солдатика, рвущегося в огонь, который его расплавит.

Мелькали тенты над витринами фруктовых лавок и книжных магазинов. Когда трамвай останавливался, можно было видеть, что делается внутри торговых залов: вот мужчина, грудь и голова которого окутаны паром, поднимающимся от машины для отпаривания шляп; вот деревенский парень глядит, разинув рот, на безвкусную металлическую люстру, а толстая продавщица расписывает ему ее достоинства.

Трамвай стало бросать из стороны в сторону сильнее: выехали на улицу, где ремонтировали мостовую.

— Нам выходить, — сказала Ирене, и они сошли.

Бальдер не знал, брать ее под руку или нет.

— Посмотрите, какая птичка, — сказал он, указывая на белого щегла в высокой клетке.

Балконы второго и третьего этажей тянулись почти сплошной линией. На некоторых стояли цветочные горшки с кустами или вьющимися растениями. Кое-где балконные двери были открыты и виднелись то угол стола, то корзина с рукодельем, то красный манекен с надетыми на него предметами одежды.

— Здесь недалеко, — сказала Ирене. — На Ривадавиа. Я опаздываю.

Сказала она это спокойно, в ее голосе даже звучала радость: наконец-то добрались!

Она была как будто разочарована. Ее высокая мечта, должно быть, обернулась ничем, и Бальдер держался осторожно, надеясь, что девушка простит его за то опьянение, которое овладело ими обоими в день их первой встречи. Чего доброго, в душе ее уже возникло сопротивление злу, которое он может причинить ей. Механизм самозащиты у нее, вне всякого сомнения, функционирует нормально.

Бальдер прибавил шагу. Навстречу им попадались другие пары, и всякий раз те и другие разглядывали встречных, пытаясь определить, насколько они счастливы друг с другом. Из мастерской жестянщика доносились глухие удары, к запаху свежей сдобы примешивался запах соляной кислоты.

Дома стали темней и выше, потом показалась асфальтированная эспланада, залитая солнцем. Ирене сказала: «До встречи!» и, не доходя с десяток метров до Ривадавиа, 1500, вошла в дом с высоким порталом и скульптурным украшением в виде ленты из белого стекла с надписью. Эстанислао пошел дальше, а она поднялась по мраморной лестнице и, не оборачиваясь, нажала на ручку двери. Бальдер вернулся. На пороге книжной лавки дремал серый кот. Бальдер постоял в нерешительности, потом зашел в ближайшее кафе и сел за столик, чтобы скоротать время ожидания. Он чувствовал себя взвинченным, эта девушка одним своим присутствием действовала на него, как зелье из опиума, и он попросил у официанта бумаги и чернил, чтобы «закрепить завоевание». Стал сочинять любовное письмо, с тем чтобы вручить его девушке, как только она выйдет.