Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 38

— Ладно, посмотрим; зайдите на той неделе.

Не раз я думал о том, что неплохо было бы составить генеалогическое и психологическое описание мелкого торговца, человека за прилавком, в козырьке, из-под которого устремлен на вас холодный, отливающий сталью взгляд.

Ах, почему недостаточно просто показать товар покупателю!

Нет, чтобы продать, нужно обладать вкрадчивым хитроумием Меркурия, заботливо подбирать слова и понятия, льстить осмотрительно, уметь поболтать о том, до чего на самом деле тебе нет никакого дела, вдохновляться пустяком, сокрушенно вздыхать, нанося конкуренту смертельный удар, живо интересоваться тем, что тебя ничуть не интересует, быть многоликим, гибким и любезным, учтиво благодаря за любую услугу, не теряться и не подавать виду, услышав оскорбление в свой адрес, — словом, терпеть, смиренно терпеть непогоду, мрачные и угрюмые лица, грубые или раздраженные ответы, терпеть, чтобы выгадать хоть несколько сентаво, потому что «такова жизнь».

И будь мы хотя бы одиноки в своем рвении… но ведь надо учесть, что до нас, произносящих ученые речи о преимуществах сделки именно с нами, здесь уже успели побывать многие, предлагая тот же самый товар на самых выгодных для клиента условиях.

Как и почему один человек оказывает другому предпочтение перед всеми остальными, чтобы облагодетельствовать его на благо себе?

Если вдуматься в это, не покажется преувеличением, что между продавцом и покупателем устанавливаются материальные и духовные связи, бессознательная или показная общность взглядов на экономические, политические, религиозные и даже социальные проблемы и что простая торговая операция, будь то покупка швейных иголок, помимо чисто утилитарного момента, не менее сложна и таит не меньше трудностей, чем бином Ньютона.

Но если бы дело было только в этом!

Помимо прочего, ты должен научиться владеть собой, чтобы вытерпеть все причуды чванливых буржуа.

Торговцы — это преимущественно люди подлые и нечестные, люди из низов, обогатившиеся за счет бесконечного жертвования всем и вся, безнаказанного воровства и адюльтеров, тайных или общественно признанных.

Привычка ко лжи настолько укоренилась в душах этих подонков, ворочающих большими и малыми капиталами, возвеличенных и облагороженных своими деньгами, что они как бы уподобились военным, то есть привыкли пренебрежительно тыкать нижестоящих и вообще всех чужаков, которых нужда заставляет обратиться к ним за помощью.

И как больно ранят самовластные замашки этих разбогатевших шулеров, неумолимых и недоступных за дверьми кабинетов, где они, склонившись над гроссбухами, подсчитывают свои прибыли; какая кровожадная гримаса кривит эти хари, когда вы слышите:

— Отдохни, а то уже вспотел, приятель; мы покупаем у людей солидных.

И, однако, ты делаешь вид, что все в порядке, улыбаешься и раскланиваешься… «такова жизнь».

Иногда, управившись с делами и если это было по пути, я заходил поболтать со своим приятелем, сторожившим повозки на базаре во Флорес.

Сама по себе ярмарка ничем особым не отличалась.

Она возникала, как из-под земли, прямо посреди улицы, над которой щедро расплескалось солнце.

Воздух был пропитан пряным запахом овощей, и навесы бросали тень на оцинкованные прилавки, тянущиеся вдоль мостовой по тротуару.

Я как сейчас вижу ее перед собой.

Ярмарка располагалась двумя рядами.

В одном торговали мясом, яйцами, сырами, в другом — овощами и зеленью. Ярмарка тянулась разноцветная, кричаще-барочная; за прилавками рядом со своими корзинами стояли бородатые торговцы.

В самом начале помещались рыбаки; охряные корзины были с верхом полны красных креветок, лазурных кефалей, шоколадного цвета устриц, свинцово-бледных моллюсков и цинково блестящих мерланов.

Собаки рыскали вдоль рядов, урча хватали требуху; какой-нибудь торговец в белом переднике, с закатанными по локоть рукавами, вытаскивал волосатой ручищей за хвост рыбу и по просьбе покупательницы вспарывал ей брюхо, запускал туда руку и, выдрав внутренности, одним коротким ударом разрубал надвое.

Чуть подальше торговки требухой соскабливают с внутренностей желтоватый жир или развешивают по крюкам огромные кровоточащие куски печенки.

Десять голосов твердят, как один:

— Свежая кефаль, свежая кефаль, сеньора.

А дальше:

— Сюда… сюда, посмотри, какой товар.

Посыпанные красноватыми опилками куски льда медленно тают поверх ящиков с рыбой.

Зайдя, я тут же спрашивал:

— Где Хромой?

Руки в боки, пузатые продавцы в грязных передниках гнусаво кричали:

— Хромой, эй, Хромой, — и, так как он был человек уважаемый, они сопровождали свои выкрики громогласным смехом, но Хромой, завидев меня издалека, шел не спеша, слегка прихрамывая, упиваясь собственной популярностью. Столкнувшись по дороге со знакомой служанкой, он отдавал честь кончиком кнута.

Неожиданно он останавливался и заговаривал с кем-нибудь, обнажая кривые зубы в извечной плутовской улыбке; так же неожиданно он поворачивался и шел дальше, подмигивая на ходу подручным мясников, которые в ответ изображали пальцами нечто малопристойное.

— Хромой… эй, Хромой, сюда.

Проходимец поворачивал свою угловатую физиономию в ту сторону, откуда слышался крик, и, прося обождать минутку, направлялся туда, локтями расталкивая сгрудившихся у прилавков женщин; алчные брюзгливые старухи, скупые желчные молодайки, отроковицы, худосочные и жеманные, — все они глядели подозрительно, с плохо скрываемым раздражением на его треугольное, опаленное солнцем и наглостью лицо.