Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 108

К оглавлению

108

— Бальдер, это не справочник, а целая энциклопедия!

— Так оно и есть.

— Сколько вы за нее заплатили?

— Я чуть не упал, когда продавец запросил за нее всего три песо. Такая книга стоит не три песо, а все двадцать.

— И как четко все расписано.

— Обратите внимание: вот этот раздел, на розоватой бумаге — только о ресторанах, а здесь — сведения о гаражах…

— Изумительная книга.

— Какая толстая!

— Шестьсот пятьдесят три страницы, но это еще не все: на каждой странице то же самое написано еще по-английски и по-французски. Продавец книжной лавки сказал, что это единственный экземпляр, его прислали для ознакомления…

— Мы ее берем с собой.

— Ну конечно! Теперь надо только достать справочник по железным дорогам Испании, и тогда нам почти ничего не надо будет спрашивать. С этой книжицей да со справочником мы там будем сами себе господа и не пропадем.

— Милый, я не верю, что все это на самом деле.

Сеньора Лоайса замечает:

— Великий человек — Примо де Ривера! Только все впустую… Кроме военных, никто в правительстве ничего путного не делает.

Ирене, остановившись посреди гостиной, подбоченивается:

— Что ж, нам осталось только собрать деньги.

Сеньора Лоайса мягко добавляет:

— И получить развод. Мы не можем уехать отсюда, не покончив с этим делом.

Бальдер бросает взгляд на двухместную каюту с зашторенным окном и четырехугольным зеркалом над умывальником. Ему кажется, что сеньора Лоайса больше печется о его разводе, чем о путешествии. И тут же насмешливый голос шепчет ему на ухо: «А ты хочешь, чтобы они пустились в такой путь ради твоих прекрасных глаз? Нет, милый мой, за счастье надо платить».

Сеньора Лоайса добавляет:

— А кроме того, приехав туда, мы можем снять какой-нибудь домик в окрестностях Мадрида. Я как-то читала в «Ла Пренса», что арендная плата в Испании катастрофически упала…

— Мамочка… Хорошо бы снять старинный дом…

— Я бы спал на чердаке.

Ирене кладет руку Бальдеру на плечи, а тот закрывает глаза. Он видит купола старинных церквей, круглую черепицу крыш, а над ней — синее небо с серебряными звездами.

Бальдер смотрит на Ирене:

— Девочка, сыграй что-нибудь из Альбениса.

В полуночной тишине льется раздумчивая печальная мелодия.

— Что это, Ирене?

— «Кордова».

Улочки, мощенные речными камнями. Высоко вздымаются стены одиноких домов. Душа исходит темно-синей ночной грустью.

— Сыграй «Астурию», девочка.

Просеки в сосновых борах. Штабеля бревен. Водопады среди скал, поросших кустарником. На лесной лужайке мужчины и женщины плавно движутся в сладостном ритме муньейры, а солнце раскрашивает зелено-желтыми бликами травяной ковер лужайки.

— Ирене, сыграй «Испанское каприччо».

Бьют медные тарелки. Дилижанс подпрыгивает на разбитой каменистой дороге. Туго натянутая пружина страсти, флейта — хрустальная нить, сплетающая воедино стоны скрипки и жалобы волынки. Ирене отходит от пианино:

— Подумать только: все это будет нашим!

Она прижимается к Бальдеру. Упивается созерцанием мужского блаженства, впитывает в себя его желание и возвращает его многократно усиленным во взгляде лучистых глаз. Ее жизнь полнится, трепещет в ожидании нового света; кукарекает петух, возвещая, что полночь миновала, и сеньора Лоайса предупреждает:

— Бальдер, вы опоздаете на поезд.

— Мамочка, еще же целый час!

Час невелик! Он пролетает так быстро! Сеньора Лоайса, закутанная в свою фиолетовую шаль, о чем-то думает, сидя на позолоченном стуле. Ирене глядит на Бальдера, тихонько водит пальцами по его лицу, и для них часы вдруг удваивают скорость своих колесиков. А им хотелось бы удержать этот час навечно, как нескончаемую минуту. Но это невозможно. Земля осталась где-то далеко внизу. Они в заоблачной выси своей розовой мечты, дожидаются рассвета в небесном саду, из облаков льется аромат померанцев, оба закрывают глаза, и Бальдер с безгранично искренней грустью думает: «Ну почему я не умру сейчас?»

— Осталось полчаса, Бальдер.

— Да-да, сеньора, я помню… Не опоздаю…

Уехать! Оставить ее! Они смотрят друг другу в глаза, оба — бесконечно несчастны; но надежда тут же возрождается, переходит в уверенность, в ликование:

— Тогда уж мы не сможем расстаться, милый…

— Нет, не сможем… Если бы даже захотели…

Стремительное падение и глубокий обморок.

Их губы размыкаются, только когда не хватает дыхания. Аромат померанцев в горячке тропической ночи лишает их сил. Огромные серебряные звезды слепят им глаза. Африканки с толстыми губами глядят на них, улыбаясь, сквозь широкие листья банановых пальм. Стыдливость соскальзывает с Ирене и Бальдера к их ногам. Они остаются нагими под взглядом желтых глаз робкой негритянки, прислужницы белой девушки. Ирене не скрывает своей наготы, когда рабыня протягивает ей сквозь зеленые листья чашку шоколада. Глаза ее полузакрыты, ее рука — на чреслах мужчины. Оба стонут одновременно:

— Милая!

— Милый!

— Осталось четверть часа, Эстанислао.

Бальдер вскакивает на ноги. Надо идти. Дверь открывается, полоса света выхватывает из темноты красно-черную мозаику. Держа Ирене за руку, Бальдер идет, задевая черные узоры листьев. Вдруг он чувствует, как она обнимает его, крепко прижимает к груди. Ее податливые губы раскрываются навстречу его губам. Оба одновременно отпрянули друг от друга со словами:

108