Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 96

— Ты, на меня рассердился, милый?

— Нет, девочка. Как я могу рассердиться на тебя? Ты лишь колесико в механизме… только и всего. Что ты можешь сделать? О, все это… Раньше мы были свободны… Ты выходила свободно… Мы встречались, где хотели… А теперь во имя морали… ведь мораль твоей матери — эта мораль нашего общества… нам не разрешают свободно встречаться… Но зато нам разрешено делать все, что только можно, в стенах дома…

— Потерпи, милый…

— Да я терплю… терплю ради тебя. Я очень тебя люблю, девочка.

Бледное лицо девушки розовеет:

— Ты правда меня любишь?

— Я очень тебя люблю… очень!

— Иди ко мне! Я так люблю, Когда ты лежишь у меня на коленях!

Бальдер снова кладет голову ей на колени. Ирене обхватывает его голову руками, склоняется над ним и приникает к его губам долгим поцелуем, прижимая его голову к своей груди. Сомнения Бальдера тают. Сердце его преисполняется благодарности к девушке, которая вот так просто вливает в него частицу своей жизненной силы. Но внезапно тупая боль рвет ему сердце, и Бальдер закрывает глаза. Он застигнут врасплох ожившим вдруг старым сомнением: «Ирене меня не любит… Я только предмет ее желаний. Откуда ей известны всякие способы удовлетворения мужских желаний? Ничто ее не удивляет, она как будто знает все на свете. А если так, кто ее научил?»

Холодная дрожь пробирает Бальдера…

— Что с тобой, милый?

— Не знаю… мне грустно…

Она крепче прижимает его к себе. Эстанислао попадает в теплую тень, в жаркую ночь ослепления. Есть надежный проводник, который прикроет его туманом нежности, доведет до желанной цели… Он не шевелится… отдается на волю волн… Ухом ощущает теплое дыхание, Ирене спрашивает:

— Тебе хорошо так, милый?

Бальдер утвердительно кивает.

Теплая и мягкая рука Ирене ласкает его щеки, мочки ушей, виски. Бальдер задыхается от наплыва вожделения — всем телом воспринимает он ласку, ни одна клеточка не осталась без нее. Безмерная благодарность рвет ему сердце. Он с трудом приподнимает голову.

Видит огромные глаза, преданно глядящие на него, кусочек немного желтоватого лба, почти плоский подбородок. Все ее лицо пылает таким жаром, что Бальдер протягивает руку и пальцами гладит ее щеку:

— Мамочка… мамочка моя. Какая ты добрая!

— Мой мальчик…

И вдруг Ирене начинает говорить. Говорит она медленно, задумчиво, словно перед ней простирается печальная равнина и на этой равнине лежит человек, который нуждается в утешении:

— Если бы ты знал, мой мальчик, как я счастлива, когда держу твою голову на коленях! Ты как будто большой ребенок, ну, я не знаю… Сердце у меня наполняется нежностью, я воображаю, что ты мой сын, отец, муж, брат… Ты — все в моей жизни.

Бальдер садится:

— Родная… Говори, я тебя слушаю.

— Да, Бальдер. Я не знаю, что со мной было бы, если бы я тебя потеряла… Я не смогла бы жить. Я бы убила себя или сошла с ума. С каждым днем я люблю тебя все больше. О тебе только и думаю… Фортепьяно… музыка… разве все это важно для меня? Единственное, что мне нужно, — это ты… Хорошо бы нам уехать далеко отсюда, от той женщины… туда, где ты принадлежал бы мне одной… и я могла бы посвятить тебе свою жизнь.

— Милая…

— Никогда я не думала, что смогу так любить, Бальдер… Вальтер остался тенью в моей жизни. Девчоночье увлечение, разговоры у порога дома. Потом он попросил разрешения бывать в доме… а однажды не пришел… вот и все, Бальдер. Его я не любила… мне только казалось, что, я в него влюблена. Откуда мне было знать, что такое любовь.

Мозг Бальдера лихорадочно работает: «Видно, он ее и научил этим разным штукам!»

— А вот ты перевернул мою жизнь… Одна только мама знает, как я тебя люблю. Поэтому она и разрешила тебе приходить к нам. Да, мама меня понимает. Не знаю, отчего я тебя так люблю. У тебя добрая и благородная душа. Но до сих пор ты вел ужасную жизнь рядом с той женщиной, и это тебя чуть не погубило… Ты недоверчив… придумываешь то, чего нет…

Бальдер, пораженный тем, что она угадывает ход его мыслей, подтверждает:

— Верно… ты права… прости меня…

— Мне не за что прощать тебя, милый. Я только прошу тебя не думать обо мне дурно. Я добрая и очень тебя люблю. Ты еще на знаешь, какая я добрая.

Ирене говорит так убежденно, что Бальдера охватывает сочувствие и уважение к ней. Он думает: «В ее голосе — жалость и грусть женщины, потерявшей ребенка».

Ирене продолжает, нервным движением откинув со щеки вьющийся локон:

— Иногда ты меня упрекаешь, что я неразговорчива. Это не оттого, что я ни о чем не задумываюсь. Просто я привыкла так держаться, живя в нашем доме. Виктор говорит глупости, Симона отвечает ему еще большими глупостями. Что мне было делать? Я привыкла больше молчать. Единственным другом мне был Густаво, но он уехал… С ним мы и разговаривали, и гуляли… А потом я осталась одна…

В душе Бальдера вскипает горячая симпатия к отсутствующему брату Ирене. Его он представляет себе далеко-далеко, на ледяных нефтеносных равнинах, в бревенчатой хижине. Грохочет, разбиваясь о скалы, океан, а на западе, в фиолетовых горах, завывает ветер. Может быть, в этот самый миг Густаво спрашивает себя: «Что-то там поделывают мама и Ирене?»

Каждое слово Ирене вызывает в душе Бальдера горячий отклик. Ему становится стыдно, что он был так несправедлив к ней в своих мыслях, и он говорит:

— Дорогая, прости меня. Поверь, я очень тебя люблю. Если бы я тебя не любил, меня бы здесь не было.