Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 78

«Долг! Где тот Идеальный Человек, который выполняет свой долг? Где Женщина, которая выполняет свой долг?

Мелкие душонки, тщедушные тела, богобоязненные умы. Эти люди, что ли, поборники долга?

Наверху — строят линкоры те, кто плюет на долг. Внизу — спят в свинарниках те, кто выполняет свой долг. Долг тех, кто внизу, — выполнять программу, начертанную для них теми, кто наверху. Разве хоть раз те, кто внизу, выработали сами для себя программу, определяющую их долг?

Они живут. И все. Двигаются машинально, как муравьи. По установленному раз навсегда маршруту. Дом, учреждение, учреждение, дом. Кафе. Из кафе — в бордель. Из борделя — в кино. Один и тот же маршрут. Одни и те же движения. Одни и те же мысли. Мы выполняем свой долг. Мы — порядочные люди. Мы — девственницы! Мы выполняем свой долг. Мы уважаем наших матерей, наших жен, наших сестер, наших детей. Мы добродетельны. Мы выполняем свой долг! Точь-в-точь как муравьи. То туда, то сюда. Они живут. Это и есть жизнь. Нет ни одного труса, который не похвалялся бы доблестью единственно потому, что он выполняет свой долг. Я женюсь на Ирене. Да, женюсь, невзирая на сына, на жену, на общество и на господа бога. Жена пусть возьмет себе любовника, мужа или кого там еще. Пусть сын мой станет бандитом, святым — кем захочет. Он — мужчина, он наделен разумом, и у жены тоже есть разум».

Автомобиль остановился. Бальдер выходит на дорогу, куда ни кинешь взгляд, повсюду снежная равнина. Вдалеке виднеется лес, и небо над ним отливает изумрудным льдом. Бальдер садится на подножку, ноги его тонут в снегу; он подпирает голову руками, устремляет взор в рыхлую белую пелену и думает:

«Устал я от этого однообразия. Не могу больше. Каждое движение, каждое слово Элены я угадываю наперед. Я знаю, как она раздевается, как улыбается мне, как ложится со мною рядом, как целует меня до нашей близости и как после этого. Я устал, мне ее жаль. Я сочувствую ее благородным понятиям о жизни, ее порядочность меня умиляет. Вместо того чтобы обманывать меня, заведя себе любовника, она вся уходит в заботы о сыне. А завтра этот сын, ради которого она гнет спину над швейной машинкой, встретит дурную женщину, та скажет ему: „Твоя мать ко мне придирается, житья не дает“ — и он оставит мать из любви к этой самке.

Но тогда — что же такое жизнь? Жестокая кровопролитная свалка? Беспощадная битва?»

На спину Бальдера медленно падает снег, и он засыпает, сидя на подножке «хадсона» посреди заснеженных полей в Стране Возможностей.

Во имя нашей морали

елтеет луна в зеленоватом нимбе. Розоватые и серые глыбы небоскребов — на фоне такой густой тьмы, что ночь кажется горой, пронизанной светящимися дырочками.

Огненные буквы «GOOD YEAR» под рекламным плакатом, на котором сиреневая девица в сопровождении двух кабальеро во фраках и шляпах подходит к раззолоченному подъезду, держа под мышкой две пачки печенья. На балюстраде ресторана алый паук плетет зеленую паутину на синем сосуде для мате: «ПЕЙТЕ МАТЕ „НЬЯНДУТИ“». Бальдер нетерпеливо расхаживает по тротуару вдоль газона, красного от цветущей марены, на площади Ретиро. Обернувшись, видит, что к нему быстрыми мелкими шажками идет Зулема. Бальдер направляется ей навстречу, склонив голову, она протягивает ему руку, пристально смотрит в глаза и восклицает мелодраматическим тоном, за которым скрывается любовь к чужим сердечным делам:

— Я знаю все.

Бальдер картинно потупляется, а сам думает: «Терпение, надо играть свою роль». Потом подбоченивается и качает головой, словно осуждая кого-то другого:

— Что за судьба у нас, Зулема, что за судьба! Вы мучаетесь с мужем, неспособным понять вашу тонкую душу, я несчастен с женщиной, у которой сердце тверже камня. Как мы несчастны, Зулема! Как несчастны! Не зря свела нас судьба. Мы брат и сестра, Зулема, брат и сестра в наших страданиях.

Зулема кивает на зеленую скамью:

— Сядем. Вчера вечером ко мне пришла Ирене. Глаза у нее опухли от слез.

— И вы, Зулема?..

— Я не могла этому поверить. Так ей и сказала: не может быть… Бальдер — порядочный человек…

— Совершенно верно… Как раз потому, что я порядочный человек, я и сказал ей, что женат. Как вы думаете: если б я ее не любил, я бы в этом признался? Зачем?

Зулема понимающе кивает головой, а Бальдер думает: «И эта несчастная, которая наверняка обманывает мужа с двумя-тремя любовниками, имеет смелость требовать у меня объяснений!» Но вслух ничего не говорит.

Брусчатая мостовая отливает бронзой. Огненные буквы гаснут, и гранит приобретает темный фиолетовый блеск. Бальдер понимает, что надо произнести какую-нибудь эффектную фразу, и восклицает:

— Скажите, Зулема, разве наша встреча не была предопределена роковой волей звезд?

Она, положив руки на колени, все время изучает лицо Бальдера. Он сидит на свету, а лицо Зулемы остается в тени, и ему ясно, что она его разглядывает, поэтому он старается изобразить на своем лице горестное смущение, хотя ничего подобного не испытывает.

Зулема говорит:

— Быть может, вы и Ирене — две души, которые знали друг друга в той, другой жизни. Это не выходит у меня из головы, Бальдер. Вам нужно жениться на Ирене. Оставить ту женщину.

— Конечно… именно так я должен поступить…

— Вам, Бальдер, как и мне, необходимо жить духовной жизнью. Кто может понять вас лучше Ирене? Если бы вы слышали, как она играет на фортепьяно! Эта девочка — чудо! Я не преувеличиваю, Бальдер, чудо. А за кого же ей выйти замуж, как не за интеллигентного человека? Правда, она, Бальдер, не в обиду вам будет сказано, могла бы рассчитывать на большее… гораздо большее… Она дочь подполковника. Они очень приличные люди, Бальдер.