Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 74

Как мы видим, Бальдер был весьма высокого мнения о себе. Он продолжал рассуждения.

«Существуют две возможности. Первая — она меня отвергнет, вторая — будет моей. Кроме того, я не мог бы любить женщину, которую больше всего волнует, женат я или нет».

Тут его собственный дух справедливости задал ему такой вопрос: «Как бы ты повел себя с этой девушкой, если бы предвидел, что, узнав правду, она тебя покинет?» — «Сказал бы правду». — «А если эта женщина — притворщица, которая сделает вид, что любит тебя, хотя ты и женат, чтобы ты влюбился в нее окончательно и бросил бы жену?» — «Мне все равно, притворщица она или нет. Всякий, кто притворяется, действует по рассудку, без которого никакая игра невозможна. Какая разница, искренна Ирене или нет? Ведь я хочу переделать свою жизнь с помощью той силы, которую придает страсть. А страсть может быть лишь абсолютно искренней, иначе это не страсть».

Тут он немного отступил:

«Да и зачем думать, что Ирене играет комедию? Зачем всегда предполагать дурное? С первого момента нашего знакомства я только и делаю, что воображаю худшее. Может быть, это подсознательная тактика — думать о ком-то дурное, чтобы оправдать себя за то зло, которое мы можем причинить этому человеку? Во всяком случае, пока что еще не поздно все забыть».

Бальдер тогда не понимал, что, раз ступив на какой-то путь, надо пройти его до конца. Впоследствии он познал этот грозный закон, с которым почти все люди рано или поздно сталкиваются. Закон, согласно которому всегда надо идти до конца.

Признание

нова он и она стоят у стоны под решетчатыми стальными сводами, поддерживающими стеклянный купол.

Они не слышат ни сухого лязганья буферов, ни непременных свистков маневрирующих локомотивов. Бальдер рассеянно смотрит туда, где кончается стеклянная крыша, на залитую солнцем платформу. Он думает о том, как избежать ненужных сантиментов, прощальных слов при расставанье навсегда.

У платформы плавно тормозит и останавливается поезд на Тигре.

— Садимся, — говорит Ирене.

— А?.. Нет… Понимаешь, сегодня я не могу тебя проводить. Зато я написал письмо, чтобы ты в дороге не соскучилась.

Ирене в неизъяснимой тревоге поднимает голову. Глаза ее вспыхивают рыжеватыми лучами, три тонкие вертикальные морщинки собираются у переносицы, но воля ее не слабеет перед семидесятикилограммовым мужчиной, который стоит, засунув руки в карманы, в шляпе, слегка сдвинутой на затылок, и смотрит на нее серьезными, печальными глазами, схватывая любую перемену в выражении ее лица.

«Я подлец», — проносится у него в голове.

Ирене берет стоящего перед ней мужчину за руку. Распахнувшееся пальто открывает ногу в коричневой туфельке. Ее приказание звучит почти яростно:

— Ты не уйдешь. Что с тобой такое?

Бальдер иронически смотрит на нее. Мозг его лихорадочно работает: «Какая воля у этой девочки! Меня выдают глаза. Притвориться веселым выше моих сил».

— Со мной ничего. Почему со мной должно что-то случиться?

А сам думает: «Какой я дурак. Совершенно не владею собой».

— Как это ничего? Ты такой странный. Я тебя не отпущу.

Напускное спокойствие Бальдера тонет в болоте уныния. Час пришел.

— Ты поедешь со мной. Проводишь меня. Что бы там ни было.

Он чувствует, как ее пальцы с силой сжимают его руку и запястья.

— Садись в вагон, поезд отходит.

Ирене в изнеможении падает на сиденье в угловом купе, напоминающем каюту трансатлантического лайнера из-за наполовину опущенных пластинчатых жалюзи и тусклого поблескиванья кожаных сидений, — все это создает атмосферу интимности и уюта.

Снова они ощущают себя летящими в пространстве со скоростью пятьдесят километров в час. Опять грохочут колеса, гремит железная какофония мостов, внезапно возникает медная гладь реки, Ирене выпрямляется на сиденье и требует:

— Дай мне это письмо.

Бальдер вручает ей письмо и продолжает смотреть на нее. Письмо короткое. Реакции долго ждать не придется. Вот Ирене роняет руки на колени:

— Не может быть… Скажи, что это не так…

Лицо ее вытягивается, искажается, треугольники глазниц темнеют.

— Какой стыд, боже мой, какой стыд! С женатым мужчиной!

Бессильно откидывается на спинку сиденья. Беззвучно плачет. Блестящие слезинки катятся по пунцовым щекам, попадая в опущенные уголки губ.

— Какой стыд! Лучше бы мне умереть!

Пейзаж плывет перед глазами Бальдера как кинолента с размытым изображением. Его ужасает собственное бесстрастие перед лицом такого горя.

Проходящий мимо купе пассажир осторожно, как бы невзначай оборачивается.

Все лицо Ирене из пунцового становится сизым, словно она отравилась газом. Бальдер не находит в черной бездне своей души ни одного слова утешения. По сизым щекам девушки бегут прозрачные, как хрусталь, струйки. Забившись в угол у окна и поднеся платок к губам, Ирене смотрит вдаль сквозь мокрые ресницы, время от времени качает головой, как бы сокрушается о своем невыразимом горе, подносит руку ко лбу и стонет:

— Ой, мамочка, лучше б мне умереть! Какой стыд!

Бальдер смотрит на ее страдания, бесстрастный, как палач. Не осмеливается прикоснуться к ней. Одна-единственная мысль стучит в его мозгу: «Подлец! Ты подлец! Подлец! Вот именно! Я — подлец! Подлец!»