Снова Эстанислао шел рядом с девушкой, грустный и взволнованный; в ее кошачьих глазах он видел мягкий вопрос, бередивший ему душу. Испытывал сумеречный страх, пожалуй даже тревогу, сознавая, что никогда не будет принадлежать ему этот цветок, воплощенный в образе девушки, которая идет мелкими шагами, прильнув к нему и устремив посветлевшие глаза на залитый солнцем тротуар и укрытые тенью стены домов. Время от времени они начинали говорить.
— Как я по тебе тосковал! — шептал он.
— А я? Я вас никогда не забывала. Сначала, правда, не думала, а потом… То и дело вспоминала вас. Не знаю, что со мной делалось…
— А я?..
Они не спеша обменивались редкими словами, словно бросали камни в глубокий колодец, подолгу ожидая всплеска.
— Ты рада?
— Да, я очень рада.
Говоря, Ирене поворачивала к нему лицо над горностаевым воротником, и каждая фраза дрожала в ее губах, полураскрытых как бы для поцелуя. Бальдер попытался погладить ее по щеке. Она слабо воспротивилась, прильнув к его плечу и сжав его руку, державшую ее за локоть, своими тонкими пальцами в замшевой перчатке.
Они похожи были на двух выздоравливающих после опасной болезни.
— Теперь мы больше не расстанемся, правда?
— Да, теперь мы больше не расстанемся…
Его повлекло к ней. Он обнял ее за талию и поцеловал в щеку, не обращая внимания на прохожих, которые поворачивали головы — добродетельные женщины бросали на них яростные взгляды, поборники строгих нравов возмущались бездеятельностью полиции, школьницы постарше долго смотрели им вслед.
Они шли, как по пустыне, переходя одну за другой пересекавшие проспект улицы. Не слышали ни отчаянных гудков автомобилей, ни звонков трамваев. Вдруг Ирене посмотрела на часы у входа в магазин и воскликнула:
— Пять часов! Сядем на трамвай, а то я слишком поздно вернусь домой.
— Милая. Ты не обидишься, если я задам тебе нескромный вопрос?
— Нет.
— Обещаешь сказать правду?
— Да.
— Скажи… ты — девушка?
— Бальдер, что за вопрос… Конечно… Почему ты об этом спрашиваешь?
— Ты уверена, что говоришь мне правду?
— Конечно…
— Ладно… Тогда не будем больше говорить об этом. Я верю тому, что ты сказала, и все.
— Но почему ты об этом спросил?
— Так… просто так…
Ирене подозрительно на него смотрит. Качает головой, как бы говоря: «Ох уж эти мужчины…», а Бальдер думает: «Какая неудача. Для моего счастья лучше было бы, если бы она уже потеряла невинность».
— О чем ты думаешь, Бальдер?
Он улыбается насмешливо и бросает ей едкие слова:
— Так, значит, ты — сеньорита… Сеньорита семнадцати лет… Самое страшное то, что ты красива, Ирене, и ты мне очень нравишься… И кроме того, хочешь, я скажу тебе одну вещь?.. Я смотрю на тебя и чувствую, что ты готова принадлежать мне… принадлежать полностью. Разве не так? Посмотри мне в глаза, девочка. Ты веришь, что я тебя люблю?
— Да…
— Ладно… успокойся… Я еще не окончательно сошел от тебя с ума и не требую этого.
Зеленоватые глаза расширяются и светлеют, становятся светло-карими в золотистую крапинку.
— Скажи, Ирене, ты меня любишь?
— Да, я тебя, очень люблю.
— Хорошо… Сейчас мне больше ничего не надо. Я тебя тоже люблю, очень люблю.
Погромыхивая, у платформы останавливается поезд.
Ирене садится в вагон и вдруг говорит ему:
— Останься, нас могут увидеть.
Он нехотя прощается с ней.
С тех пор они виделись почти каждый день.
И с каждым днем Бальдер чувствовал, что привязывается к девушке все больше и больше. Она доверялась ему с такой женской нежностью, которая не могла не волновать его чувственность.
Ирене приезжала в Буэнос-Айрес вместе с Зулемой. Бальдер не мог до конца понять, что связывает Ирене с подругой и что за жизнь та ведет. Подозревал, что Зулема обманывает мужа, не раз спрашивал об этом Ирене, но она говорила, что ни о чем таком ей ничего неизвестно. «Нет, Зулема — честная женщина, ей пришлось много вытерпеть от мужа. Он своим поведением убил ее любовь». Ирене лгала. Лгала, неизвестно зачем, ибо знала о многом, как это выяснится впоследствии. А поведение Зулемы было странным и подозрительным.
Она не терзалась моральными проблемами, отношения между Бальдером и Ирене восхищали ее, как восхищает хорошая картина или красивый пейзаж. Бальдер впоследствии вспомнил, как однажды в поезде, на пути в Тигре, когда Ирене сидела, рядом, склонив голову ему на плечо, Зулема, поместившаяся напротив них, вдруг безутешно покачала головой и на глазах у нее выступили слезы. Ирене тотчас отстранилась от Бальдера и, положив руку подруге на колено, наклонилась к ней и воскликнула:
— Бедная Зулема! Бедная Зулема!
— Что с вами? — спросил Бальдер, но Зулема молчала. По взглядам, которыми она обменивалась с Ирене, он понял, что подруги без слов говорят о чем-то секретном.
Ему было жаль Зулему, хотя он ее и не уважал. Как все эгоисты, он считал весьма полезным легкомыслие этой женщины — ведь это она устраивала ему встречи с Ирене, — но в то же время он сурово осуждал Зулему, полагая, что дружба с такой женщиной пагубна для Ирене.