Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 142

142

С плоских крыш, вознесенных под самые звезды, долетала музыка — синкопы блюзов, то и дело уносимых в сторону ветром. Матовые фонарики освещали висячие сады. Среди листвы диковинных растений, под почтительным и неусыпным наблюдением официантов, танцевали элегантно одетые богатые бездельники, молодые мужчины и женщины; прекрасно держаться им помогал спорт, а оставаться ко всему безразличными — пресыщение. Некоторые мужчины — ни дать ни взять мясники в смокингах — нагло улыбались, и абсолютно все, говоря о тех, кто был там, внизу, казалось потешались над чем-то таким, что они могли расплющить одним ударом кулака.

Люди пожилые, развалившись в креслах из японской соломки, глядели на голубоватый дымок своих гаванских сигар или кривили губы в коварной гримасе, а взгляды их твердо и властно излучали непреклонную уверенность в себе и в их общей готовности постоять друг за друга. Но даже здесь, в этом праздничном гуле, со стороны казалось, что каждый из них сидит за круглым столом в председательском кресле какого-нибудь консорциума, обсуждающего кабальную ссуду некоему африканскому государству, какой-нибудь стране, под джунглями которой, возможно, потекут нефтяные реки.

С тех небоскребов, что пониже, видны были крыши автомобилей и трамваев, проносившихся по улицам, словно по каким-то глубоким и мрачным каналам, а там, где все затоплял нестерпимо яркий свет, — толпы крошечных человечков, в погоне за дешевыми удовольствиями входивших и выходивших из третьеразрядных дансингов, из дверей которых, как из доменной печи, вырывался раскаленный воздух.

С тротуара темневшие на зеленоватом или желтоватом фоне небоскребы казались наклоненными в разные стороны пирамидами, составленными из кубов разной величины: от большого до самого маленького. Эти бетонные кубы исчезали, когда гасли невидимые снизу светящиеся надписи на зданиях, и тут же снова появлялись, словно сверхдредноуты, громоздившиеся белесыми глыбами в вышине и грозившие оттуда жерлами бортовых орудий, едва во тьме снова загорались огни. Вот тогда-то это и случилось.

Первая скрипка оркестра в саду на крыше небоскреба «Империус» собирался поставить на пюпитр ноты «Голубого Дуная», когда официант подал ему конверт. Музыкант быстро вскрыл его и прочитал записку; затем, взглянув поверх пенсне на оркестрантов, он положил скрипку на рояль, передал письмо кларнетисту и, будто очень спеша куда-то, бросился к лесенке, по которой можно было подняться на окружавший эстраду балкон, поискал глазами выход из сада и исчез на служебной лестнице, убедившись, что идти к лифту не стоит.

Кавалеры и дамы, сидевшие за столиками, застыли, не донеся бокала до губ, когда увидели, как необычно и непочтительно повел себя этот человек. Но этого мало, не успели еще они прийти в себя от изумления, как примеру скрипача последовали его товарищи: было видно, как один за другим, побледневшие и очень сосредоточенные, музыканты покидали эстраду.

Следует заметить, что, несмотря на спешку, в которой все происходило, участники этой сцены проявляли известную аккуратность. И более других отличился виолончелист, который спрятал свой инструмент в футляр. Создавалось впечатление, будто они хотели снять с себя некую ответственность и умывали руки. Так сказал потом один свидетель.

И если бы только они…

Но за ними последовали официанты. Публика, онемев от удивления и не осмеливаясь произнести ни слова (ведь официанты в этих заведениях на редкость дюжие парни), увидела, как они сбрасывают форменные фраки и небрежно кидают их на столы. Сомневался лишь метрдотель, но, увидев, что кассир покинул свой высокий стул, даже не потрудившись запереть кассу, присоединился к беглецам и он, вконец расстроенный. Кое-кто захотел воспользоваться лифтом. Лифт не работал.

Внезапно погасли фонари. В темноте сидевшие за мраморными столиками мужчины и женщины, еще несколько минут назад занятые лишь хитросплетениями своих дум и блаженно наслаждавшиеся жизнью, поняли, что дольше оставаться здесь нельзя. Происходило нечто, чего нельзя было выразить словами: и тогда в страхе, но соблюдая порядок и стараясь не замечать нелепости своего бегства, все молча стали спускаться по мраморным лестницам.

Бетонное здание наполнилось гулом. Но не звуками человеческого голоса — никто не осмеливался заговорить, — а шорохами, стуком каблуков и вздохами. Время от времени кто-нибудь зажигал спичку, и тогда по стенам, вдоль лестничных пролетов, там и сям, выше и ниже, двигались сгорбленные тени с огромными опущенными головами, а на поворотах лестниц тени распадались на прыгающие неправильные треугольники.

Нм одного несчастного случая зафиксировано не было.

Иногда какой-нибудь уставший пожилой человек или напуганная молодая женщина опускались на край ступени и, сжав голову руками, недвижно сидели, и никто не спотыкался о них. Толпа словно угадывала их присутствие и осторожно обходила неподвижную скорчившуюся фигуру.

Охранник этого небоскреба на две секунды зажег электрический фонарик, и яркое пятно света выхватило из темноты мужчин и женщин, которые, взявшись за руки, очень осторожно спускались по лестнице. Кто мог, держался за перила.

А первые, уже вышедшие на улицу, жадно вдыхали всей грудью свежий воздух. Нигде не видно было ни огонька.

Кто-то чиркнул спичкой о спущенную железную штору, и стали видны сидящие в задумчивости на порогах старинных домов маленькие дети. Они с несвойственной их возрасту серьезностью смотрели на взрослых, но ни о чем не спрашивали.

142