Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 119

119

Однако я не мог найти достаточно надежного режущего инструмента, пока судьба не свела меня с горбунком.

Тогда-то и возникла у меня «идея» — идея, при зарождении своем крошечная, как росток травы, но по прошествии дней пустившая корни и отростки, разветвившаяся в моем мозгу, распространяясь, как опухоль, на самые удаленные его участки, и хотя я отдавал себе отчет, что «идея» моя, как бы это сказать, странна, я сжился с нею настолько, что в самый короткий срок она вошла в мою плоть и кровь и осталось только осуществить ее на деле.

Замысел мой строился, так сказать, на подвохе и состоял в том, чтобы привести горбатого нахала к сеньоре Икс, предварительно с ним сговорившись, и вызвать скандал с непоправимыми последствиями. В поисках повода для разрыва я остановился на оскорблении, унизительном для моей невесты и носящем весьма любопытный характер.

Я хотел от нее потребовать, представляя это как акт высочайшего самоотречения и сочувствия к страждущему ближнему, чтобы свой первый поцелуй, который сам я не осмелился у нее получить, она отдала отталкивающему и убогому калеке, никогда никем не любимому и не имевшему даже понятия ни об ангельской доброте, ни о земной красоте.

Освоившись, как я говорил, со своей «идеей», если столь великолепное изобретение ума можно назвать просто идеей, я отправился в кафе на поиски Риголетто.

Когда мы уселись за столиком, я начал так:

— Мой милый, я часто размышляю о том, что ни одна женщина ни разу не целовала вас и никогда не поцелует. Да дайте же мне досказать! Я очень люблю свою невесту, но всегда сомневался в ее сердечной склонности ко мне. Что же касается моих чувств к ней, то они так сильны, что, могу вам признаться, я ни разу не осмелился ее поцеловать. Так вот, я хочу потребовать у нее доказательства любви… и это доказательство должно состоять в том, чтобы она поцеловала вас. Что вы скажете на это?

Калека так и подскочил на стуле; затем, подчеркивая каждое слово, почти закричал:

— А кто мне компенсирует понесенный моральный ущерб?

— Какой еще моральный ущерб?

— А как это еще назвать? Или вы думаете, что если у меня на спине горб, то я должен вам на потеху корчить из себя клоуна? Как вы себе это представляете: мы приходим к вашей невесте, вы подводите меня к ней, как какого-нибудь заморского зверя, и говорите: «Вот, дескать, любимая, я привел показать тебе верблюда».

— Я не говорю ей «ты».

— Говорите, не говорите — какая разница. А мне что прикажете делать? Стоять развесив губы и пускать слюни, как дурак, когда над ним потешаются? Нет уж, сударь мой, премного вам благодарен. Спасибо за ласку и за привет, — промолвил охотнику зайчик в ответ. Кроме того, вы ведь сами говорили, что ни разу не целовались со своей невестой.

— Ну и что из того?

— Как же! А откуда вы знаете, что мне должно обязательно понравиться, как она целуется? Мне, может быть, наоборот, противно будет. А коли так, по какому праву вы хотите меня заставить делать то, что мне противно? Или вы считаете, раз я уродился калекой, у меня и человеческих чувств нет?

Сопротивление Риголетто распалило меня. Я готов был взорваться.

— Да поймите же вы наконец, что я ради вас же стараюсь, из жалости к вашему горбу и уродливой образине. Вот дурья башка! Ведь если девушка окажется сговорчивой, у вас на всю жизнь останется чудеснейшее воспоминание. Вы сможете на всех углах кричать, что знакомы с самым восхитительным существом на свете. Подумайте только — вы будете первым мужчиной, которого она поцелует!

— С чего вы, собственно говоря, взяли, что первым?

Это было уже слишком; кровь ударила мне в голову — ведь под угрозой была моя «идея», — и я закричал:

— Какого черта, Риголетто, ты лезешь не в свои дела!

— Не называйте меня Риголетто! Мы с вами не в таких близких отношениях, чтобы это давало вам право придумывать мне прозвища.

— Нет, вы только посмотрите, как заговорил этот урод!

Но горбунок, кажется, уж заглотал наживку.

— А если мне там нанесут оскорбление словом или действием? — поинтересовался он.

— Не смеши меня, Риголетто. Тебя и пальцем никто не тронет! Ведь ты шут. Ясно тебе? Шут и гнида. Так нечего строить из себя оскорбленную добродетель.

— Категорически протестую, кабальеро!

— Можешь протестовать, сколько тебе влезет, только выслушай сначала. Ты бессовестная гнида. Надеюсь, я выражаюсь достаточно понятно? Ты сосешь кровь из всех в этом кафе, кто имеет неосторожность развесить уши и клюнуть на твои сладенькие речи. Во всем Буэнос-Айресе второй такой бесстыжей твари, как ты, днем с огнем не сыщешь. Какого же, спрашивается, дьявола ты лезешь с претензиями, когда с тебя вполне достаточно того, что я из глупой прихоти вызвался отвести тебя в дом, где ты не достоин подметать пол в прихожей. Какая тебе еще требуется награда, кроме поцелуя, который она — сама святость — запечатлеет на твоем… нет, не лице, на твоей мерзостной харе.

— Не оскорбляйте меня!

— Короче, Риголетто, соглашаешься ты или нет?

— А если она откажется меня поцеловать или меня просто вышвырнут вон?

— Я дам тебе двадцать монет.

— Когда мы пойдем?

— Завтра. Подстригись, приведи в порядок ногти.

— Ладно… Дайте мне пять песо.

— Держи десять.

В девять вечера мы отправились с Риголетто к моей невесте.

От горбунка невыносимо несло духами, новенький лиловый пластрон топорщился у него на груди.

119