Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Страница 105

105

— Детка моя, как ты щедра!

— Не говори так, Бальдер. И первое время в Испании я могла бы даже давать уроки музыки, чтобы помочь тебе.

Бальдер качает головой. Его недоверчивые мысли улетучиваются. Девушка показывает, что она лучше его. У него мелькает воспоминание о словах, сказанных ею когда-то: «Я люблю тебя больше, чем ты меня». Может, так оно и есть. А что он думал? Какое он имеет право сомневаться в этих людях? Стоило ему заикнуться, что, подав заявление о разводе, он хотел бы уехать куда-нибудь далеко, «например в Испанию», как сеньора Лоайса тут же дала согласие на их совместное путешествие.

— О чем ты думаешь, милый?

— Думаю, что ты лучше меня. Только и всего. А разве этого мало?

Недовольная Ирене сжимает ему руку:

— Не говори мне таких вещей, не то я рассержусь, слышишь?

Бальдер дает расстоянию проникнуть ему в грудь. Ему кажется, что душа его отделилась от тела. Она идет, танцуя, по пустынной асфальтированной улочке, вдоль растительного царства за бесконечными глинобитными стенами. Густые ветви деревьев непрерывно дрожат в воздухе зеленым дождем, бросая оливковые блики.

За углом виден фасад дома немецкой постройки. Кирпичные дымовые трубы чернеют на фоне белоснежной гряды облаков. Заросли ивняка образуют свод над дорожкой. На плитах тротуара куры клюют солнечные блики, а на гладкой асфальтовой мостовой, заворачивающей налево, отражаются тени дрожащей на ветру резной листвы.

Оба идут в задумчивости, размышляя о путешествии.

— Одна сложность — что делать с мебелью?

— Может, продать…

— Другая сложность — Виктор сейчас без работы. Если бы он работал…

Когда речь идет о других, Бальдер не пускается в психологические тонкости. Он решительно заявляет:

— Виктор пусть сам о себе позаботится, верно? Он же мужчина.

В вечернем воздухе разносится пение петухов, словно в деревне. Живая изгородь из вьющихся растений закрывает проволочную сетку. Купы ив сверкают серебром. У земли в мясистых резных листьях, словно раскрытые ладони, дрожат белые колокольчики; и дома с зелеными оградами, пальмами, лесенками и клумбами, обложенными бутылками, кажутся частью тропического пейзажа, где человеческая жизнь возможна лишь благодаря этому перемежающемуся дождю фиолетовых и сиреневых теней.

Бальдер думает: «Она говорит, что я не хуже ее, но на самом деле это не так. Она щедрей и благородней меня. Считая ее эгоисткой, я намеренно заблуждаюсь, чтобы низвести ее до собственного уровня».

— О чем ты думаешь, дорогой?

— О прошлых моих желаниях. Знала бы ты, сколько я мечтал о таком путешествии! Поехать в Гранаду… в Толедо…

— А можно так разводиться — будучи в отъезде?

— Да… думаю, что можно постараться ускорить дело. А твоя мама готова к путешествию?

— Да, и мне кажется, она всерьез готовится к отъезду. Сегодня поехала в город… Сказала, что хочет узнать цену билета на пароход, где только один класс.

— О, среди них есть отличные пароходы.

— Какое это будет счастье, милый! Мне даже не верится.

— Мы снимем домик с патио в андалузском стиле.

— И где-нибудь поближе к горам. Ты знаешь, я никогда не видела гор.

— Ты будешь играть на фортепьяно… В Мадриде, кажется, есть Королевская консерватория. А кроме того, оттуда и до Парижа недалеко.

— Как это чудесно, милый! Я буду все время с тобой.

— Конечно. Мы целыми днями будем вместе. Представляешь себе? Бродить по старинным улочкам… заходить в музеи. Найдем тебе хороших профессоров, чтоб ты занималась музыкой. Ты там сможешь выступать с концертами. Иметь успех в Европе — не то что выдвинуться здесь. У нас тут трудней. Тебя окружат молчание и зависть…

Они умолкают в задумчивости, охваченные покоем растительного царства.

Их мысли, подобно водяным воронкам в речном омуте, постоянно устремлены вглубь, в темную бездонную тишину. Сквозь рукав он чувствует тепло тела Ирене, она еще не принадлежит ему, но настолько близка к этому, что Бальдер думает: «Хорошо бы она забеременела, как только отдастся мне. Я нисколько не буду стыдиться гулять с ней, несмотря на ее живот. А если бы у нас родился сын, я бы его очень любил и все говорил бы ему: „Ах ты, бесстыдник маленький, я так люблю тебя потому, что ты сын Ирене, и ты не сыщешь на свете женщины, которая любила бы тебя так сильно, как меня любит эта девушка, которая идет со мной рядом“».

Ирене, догадываясь о его мыслях, томно приникает к нему. Бальдер продолжает мечтать: «Груди ее набухнут молоком, и я тоже отведаю их содержимого, чтобы в моих жилах текла и ее кровь. И я никогда уже не смогу ее разлюбить!»

— Милый, о чем ты думаешь?

— О том, что будет, когда ты станешь совсем моей.

Ирене слегка краснеет, потом льнет к Бальдеру и тихонько говорит, потянувшись к его уху:

— Сейчас я нездорова, милый. А потом — да… Я тебе обещаю. Мне этого хочется не меньше, чем тебе…

Они снова умолкают. Тишина накатывается на них волнами, как морской прибой, они задыхаются, им страшно. Оба жаждут ощутить себя нагими, провалиться в небытие, слившись друг с другом, и Бальдер шепчет ей на ухо:

— Ты не боишься забеременеть, а?

— Нет, милый. А ты хочешь, чтобы я?..

— Да.

— Какой ты у меня добрый!

Ирене прижимается к нему.

— Я тоже хочу, чтобы у меня был сын от тебя, Бальдер. Я почти вижу, какой он. Как это было бы чудесно.

105